Сегодня восьмое марта. По этому случаю у нас проводится расширенный вечерний сэйшн. Приглашен Шарап и группа незнакомых девиц с Азау. В баре музыка, за стойкой расположился Большой. Он великолепен. Он разливает шампанское и кормит тушенкой вновь прибывших девиц большой алюминиевой ложкой прямо из банки. Они хохочут, им нравится. Женя танцует с Коброй. Я сижу, привалившись к теплому подоконнику, напротив развалился Стас – мой новый знакомый. Мы беседуем. Стас, невысокий бородатый крепыш, косится на Кобру, а учит жизни меня.
- Никогда не волочись за красивыми женщинами. Не имей такой вредной привычки.
- Да я собственно…
- Не показывай своего интереса.
- Да я собственно…
- Это ее заденет: «Как же так? Я же такая красивая!» Пусть понервничает.
- Ну, зачем же…?
- Чудак, она должна созреть, дойти до кондиции.
- А-а-а-а!
- Вот тогда ты ее пальчиком поманишь и…
- Гениально.
Пьяненький голос Кобры:
- Хочу гитару. Почему нет гитары?
Женя плюхнулся за наш столик.
- Извини, старик, я ей сказал, что ты играешь.
- Гитары-то все равно нет.
Подошел Шарап. Глаза шальные, пьяные.
- Гитара есть в Азау. Я не знаю, что за гитара – хорошая, плохая. Ты посмотришь.
- И как ее оттуда извлечь?
- На лыжах спустимся.
- Ночью!?
- Слабо? – голос дрогнул от презрения.
- Не слабо.
- Кончай мороженым кидаться, — вмешался Стас, — ночью не катаются.
- Сегодня вроде луна? – нерешительно говорю я.
- А обратно?
- Моя проблема, — лениво роняет Шарап.
Через десять минут мы стоим экипированные у дверей бара. Все орут: «На посошок». Кобра впивается в меня жарким, пьяным поцелуем:
- Прощай, мой герой.
- Чего встал, пошли, — злобно цедит Шарап.
Выходим.
- А вы все дураки, — слышится из-за дверей голос Кобры.
После света ночь кажется особенно темной. Появилось ощущение, что я погорячился. Шарап шагнул в темноту и пропал. Я знал куда идти и двинулся следом. Смачно, как капканы, клацнули крепления. Попался, подумал я равнодушно. Запрокинул голову — наверху знакомое сито созвездий, вместо луны жалкий огрызок, внизу неясная черно-серая мешанина гор, скал, снегов, и среди них петляют наши шесть километров бугров, траверсов, выкатов, камней и прочих прелестей.
- Готов? — голос Шарапа уже другой, глухой, напряженный.
- Готов.
Господи, ничего я не готов. Куда ехать? Ничего же не видно. Шарап молча нырнул вниз. Я торопливо толкнулся следом. Главное не отстать, не потерять танцующий черный силуэт. По ногам ударило и потащило вбок.
- Стоять, Зорька.
Боже, я же ничего не вижу. Расслабляю колени. Опять удар по ногам.
- Стоять, Буян.
Глаза привыкают, и я начинаю немного ориентироваться в лабиринте бугров. Шарап мечется впереди. Не отстать!
Канатчики, как правило, не блещут техникой, зато досконально знают трассу и невероятно устойчивы. Все эти качества и демонстрировал сейчас Шарап. Я приклеился в хвост, и это было лучшей тактикой. Я копирую его движения со сдвигом в секунду. Скорость не моя, повороты не мои. Но мы можем и так.
Бугры кончились, и мы выкатились на слабо мерцающий простор. Шарап, зараза, пригнулся и уходит вперед. А я бы тут не спешил, где-то здесь опять бугры. Ага, вот началось. Я притормаживаю и чуть не наезжаю на, лежащего поперек, Шарапа. Он машет рукой – давай, мол, не тормози. Вот так, голуба. Нечего гонять. Тут тебе не там.
Теперь я впереди. Глаза привыкли, и я спокойно иду по буграм в своем ритме. Вот траверс, тут притормозить… нет еще сильней и вправо. Оп! Скрежет по камню, левую ногу резко дергает назад. Ах! Стоять. Чудом, на внешнем канте правой ноги, делаю правый вираж. Ух! Бедная лыжа. Завтра посмотрю. А вот и Кругозор навис слева черной махиной. Ни огонька. Торможу. Где, собственно, Шарап? А, вот он. Живой, голуба. Такой он мне и нужен.
- Ты как?
- Нормалёк.
Пропустил вперед. Так лучше. Я уже адаптировался. Снег мерцает серо-голубым. Знакомые очертания черных скал. Мне уже нравится. Скрепит и визжит снег под кантами. Я лечу как во сне. Ноги и руки работают сами, без напряжения. Тело невесомо. Я уже не здесь. Я сижу на диване перед телевизором, в котором мелькают и раскачиваются черно-серые тени странного кино.
Финальный выкат. Шарап уходит от меня на прямых лыжах. Бог с ним, мы у цели. Черная точка маячит метрах в ста впереди. Огибаем станцию слева, выскакиваем на укатанную снежную дорогу и тихо катимся на свет вестибюля первого этажа «Азау». Два часа ночи, все спят.
В холле пусто, за стойкой никого.
- Посиди, — бросил Шарап и загремел в боковой коридор.
Я плюхаюсь на диван. Боже, как хорошо. Вытягиваю гудящие ноги. Весело прокатились. Как же хочется пить! Шарю глазами по вестибюлю. Ничего напоминающего графин не блестит. В коридоре снова загрохотало: «ты-дык, ты-дык», и появился Шарап с гитарой в сопровождении заспанного пацана лет тринадцати в тапках на босу ногу.
- На, пробуй.
Беру гитару. А чего тут пробовать? Гитара она и в Африке…
- Пойдет.
Мы втроем бредем обратно к подъемнику. Канатчики вяло переругиваются впереди. Пацан шлепает тапками по снегу, пацан недоволен. Еще бы. Я вот тоже недоволен. Нет, я, конечно, доволен, что мы спустились. Но я не понимаю, как мы поднимемся. Верхом на пацане? Но… не мое это дело. Кавказ, едрёнать!
Подходим к нижней станции. Пацан звенит ключами у служебного входа и растворяется в темноте. Не зажигая света, на ощупь проходим коридор, потом так же по лестнице выходим на перрон. Неужели мальчишка запустит канатку? Ну и порядочки здесь.
Пронзительно звенит звонок (для кого?), и мы трогаемся. Происходящее потрясает. Какой-то сопляк в тапках запустил ночью трехкилометровую канатную дорогу в сотни киловатт. Одно слово — Кавказ.
Когда мы ввалились в бар, все замолчали и уставились на нас, потом разочарованно отвернулись и опять загалдели. Ничего себе. Где торжественная встреча? Это же мы – ваши герои. Где Кобра, в конце концов?
Оказалась, Кобра давно дрыхнет, а вот пьяная Танька пропала. Час назад она сказала Юльке, что быстренько сходит на Эльбрус и вернется. Причем Юлька не разделяет нашего беспокойства:
- Да это же рядом!
Намечались спасработы, а тихий музыкальный вечерок, похоже, отменялся. Я мысленно застонал.
- Говорил же, надо было брать веревку, — Женька азартно толкает меня в бок.
Решено идти цепью в сторону вершины. Шарап пошел кому-то звонить, мужики пошли одеваться, а мной овладела слабость и апатия.
Жалкой шестизвенной цепочкой мы поднимаемся в сторону вершины по самому, как нам кажется, логичному пути, вглядываемся в предутренний сумрак и на все лады зовем блудную Таньку.
- Все бесполезно, — думаю я, — никого мы не найдем. Какая дурацкая ночь. Когда все это кончится?
Минут через двадцать справа слышится приглушенный мат. Все потянулись туда. На снегу сидит пьяная Танька и что-то невнятно бормочет. Стас внятно ее материт и пытается поднять. Потом все дружно волокут Таньку вниз, а у меня вдруг заболела голова. Вечер удался.
Танцуя Блюз-Эльбрус на лыжах Россиньоли,
мы нарезаем склон на тысячи кусков.
Солируют канты, скрепя на саксофоне,
ударник ритм бьет, забравшись к нам в висок.
Мы пробуем на вкус трехмерную свободу,
московскую хандру меняем на загар.
Душа моя поет, взлетая к небосводу.
Танцуем Блюз-Эльбрус на лыжах Диностар.
Мы все хлебнем свое — кому и сколько надо,
и сплющатся года в один короткий миг.
Нас вихрь унесет в апрельское Азау.
Станцуем Блюз-Эльбрус, и нас Господь простит.